|
Мировая история началась тогда, когда человек осознал
неотвратимость смерти. Не желая возвращаться в небытие, он сложил
сказания о Том свете и задумался о смысле жизни на Этом.
Продолжительность споров и многообразие мнений на этот счет понятны:
точно объяснить смысл жизни может тот, кто для чего-то и создал
человека. Сам же человек по собственному желанию может лишь умереть, а
не родиться. Но главный его инстинкт – самосохранения – питает волю к
жизни, и, не всегда понимая – для чего, он всегда желает жить. Это
«нравственно, потому что естественно». Но ведь и смерть естественна?
Смотря какая.
В доисторической «войне всех против всех» люди боролись за существование
в мире животных, где дольше жил тот, кто был сильнее, смелее,
сообразительнее… Тогда человек смог продержаться не более пятидесяти
лет, погибая в чьих-то клыках и когтях, от голода… Будучи естественной
такая смерть не казалась трагедией, о чем можно судить по эху тех
времен, дошедшему до нас. Так, Спарта запрещала оплакивать мужей и
сыновей, погибших в битве, потому что «бегство, не гибель в бою, смертью
спартанцы зовут». А викинги мечтали с мечом в руке умереть, чтобы... не
умереть.
Но вот после победы над другими детьми природы люди, поднявшись над
«братьями своими меньшими», образовали человечество. И единственным
достойным человека соперником на тропе эволюции оказался человек же, а
главным оружием – разум, создавший, кроме всего прочего, и средства
уничтожения. Это привело к резкому росту боевых потерь (не
«предусмотренных» природой), поэтому непрерывная борьба дикарей
сменилась на чередование войны и мира, вернее – перемирия,
потребовавшегося для восстановления сил.
В мирных условиях кое-где люди, переваливая пятидесятилетний возрастной
барьер, стали «донашивать» свое тело, осваивая отпущенные природой (для
надежности) резервные годы. «Сверхсрочников» щадили там, где поняли, что
не всегда умнее тот, кто крепче физически. К тому же собственно ум стал
предпосылкой к овладению знаниями, которые накапливались с возрастом, и
пик мудрости наступал позже пика телесной зрелости. Поэтому оказалось
полезным охранять не только самок и детенышей, но и старшее поколение,
слабых. Племена с большим числом совестливых людей, умножавшие телесную
силу молодых мудростью их родителей, побеждая соседей, и стали нашими
предками.
Так люди познакомились со старостью и стали называть естественным
современное умирание, чуждое природе и, наверное, поэтому доставляющее
неимоверные страдания уходящим и его близким. Почему же человек
цепляется за безрадостный финал «резервных» лет? Может быть, инстинкт
самосохранения введен в заблуждение феноменом мира, навязанным нами
природе? Ведь вопреки установившемуся мнению не войну «изобрел» человек,
а мир, время от времени прерывающий вечную войну, являющуюся
естественной формой существования всего живого.
Война не досадное проявление чьей-то злой воли, сотворившей на Земле
вавилонское многоязычие, а как раз для того природа и творит
многообразие народов, чтобы сталкивать их на арене истории. А история –
это конкурс народов, который выдерживают те, чьи национальные характеры
соответствуют требованиям «текущей» эпохи. Еще Руссо сказал: «Если
Спарта и Рим погибли, то какое государство может существовать вечно?» Он
прав, уходят и великие, но не меркнет в истории их слава, стремление к
которой – одно из ярких проявлений личности.
Не случайно Аристотель предоставил славе первое место среди внешних
благ, а Плутарх назвал честолюбие страстью, господствующей над всеми
чувствами. Но природа не одаряет страстями бесцельно. По сути, желание
славы – это духовное проявление инстинкта самосохранения. Человек «как
бы умножает свое существо, запечатлев его в памяти других». Чем больше
людей поймет его язык, тем больше шансов избежать забвения. Значит, путь
к бессмертию человека лежит через величие его народа.
Язык и величие утверждаются пером и мечом. А «кто более матери – истории
ценен»: Аристотель или Македонский? Цезарь или Цицерон? Аристотель! Но
ведь благодаря Македонскому западная цивилизация оперлась на греческую
философию, а не прислушалась к тому, «что сказал Заратуштра». А Европа
предпочла греческому языку латынь, внедренную мечом Цезаря, а не
красноречием Цицерона. Так не воинская ли слава путь к бессмертию –
вечной мечте человечества? Иначе почему имя Наполеона громче
пастеровского, хотя Пастер спас больше людей, чем Наполеон их погубил во
славу Франции? Почему из мирян к лику святых русский народ причислял
только воинов? Наверное, в славе разгадка смысла жизни и смерти.
Бог не пожалел бы для любимого своего детища вечной жизни; живут же
вечно бактерии, первыми появившиеся на Земле. И любой из бессмертных
людей, вытаскивая наугад по одной ноте или букве алфавита, когда-нибудь
случайно набрал бы «Лунную сонату» или слова – «Я помню чудное
мгновенье». Только вот обрадовали бы кого-нибудь из них эти звуки и
слова так, как радуют они смертных в каждом новом поколении?
Наверное, для того и придумана смерть, чтобы мы радовались жизни. Жизнь
действительно борьба, а цель борьбы – победа, а победа – дорога к славе,
отрицающей смерть. И круг замкнулся. Наверное, потому Бог и не одарил
нас бессмертием, чтобы каждый добивался его сам. А если это так, то
смысл жизни – в попытке обрести бессмертие.
Москва
(186-47-51)
Назад
|